|
|
| |
Сообщение: 65
Зарегистрирован: 01.08.07
Репутация:
0
|
|
Отправлено: 26.08.07 22:14. Заголовок: Re:
Все начинается с брошенных вскользь слов о том, что их показывают в гостиных по всей стране, которую они и не видели толком. Дженсен все время сыпет такими интересными замечаниями, а тебе нравится строить безумные планы.
Лето на подходе, быстрое и жаркое, а у тебя миллионы возможностей и миллионы обязанностей.
- Почему бы и нет, черт возьми? – говорит Дженсен, лопая пузырь от жвачки.
У вас на двоих: четверо родителей, три девушки, почти невеста, фильм о художнике, фильм о закусочной, тридцать тысяч долларов на счету в банке, ящик Короны и пачка Даблминт.
- Почему бы, черт возьми, и нет, - отвечаешь ты, надевая солнечные очки. Грузовик не такой просторный, как Импала, но с каждой милей он становится удобнее.
*
Тебе казалось, что перешагнуть через свою жизнь будет гораздо сложнее. Все остальные вели тебя через нее годами, и сначала ты не уверен, хватит ли тебе смелости все изменить. Здесь никто не советует тебе, что носить, думать или говорить, однако оказывается, это так же просто, как заново сесть на велосипед.
- В этом и смысл, - говорит Дженсен. - Поэтому мы здесь.
У вас нет планов, только правила. Не навещать семью, не посещать кладбищ, и никаких мобильников.
Вы держитесь подальше от городов, проноситесь сквозь густо заселенные районы, опустив головы. Потрясающе, сколько людей вас даже не замечают здесь, в реальном мире. Седой ублюдок заправляет вас в Айдахо, и щурится, будто что-то вертится у него на языке.
- Вы когда-нибудь мелькали в «Weekly World News»? – наконец спрашивает он.
- А то, - усмехаешься ты, протягивая пятидесятку. – У меня есть самый большой в мире стеклянный шар. Через него можно слушать радиопередачи инопланетян.
Здесь вас никто не ищет, а значит никто и не видит.
*
Пейзаж напоминает декорации, будто небо не может на самом деле быть таким голубым, а облака - такими высокими. Горы тянутся одним нескончаемым гребнем, пока не исчезают вовсе, и тогда небосвод становится широким и пыльным, будто Джон Уэйн вот-вот появится на горизонте и сразу исчезнет. Когда ты засыпаешь, солнце обжигает все желто-оранжевым, а когда просыпаешься, над прериями стоят плотные грозовые тучи.
- Уже приехали? – спрашиваешь ты, и Дженсен поднимает руку, которой лениво придерживал руль, и толкает тебя в плечо.
- Не заставляй меня разворачиваться, - говорит он, а ты опять засыпаешь, пока он не открывает окно со своей стороны.
Вы оба хреново разбираетесь в картах. Ты представляешь в общих чертах, что такое масштаб и почему миля равна половине карандаша, однако фиг эти знания применишь, когда дорога петляет сплошной синей линией. Ты сбиваешься с дороги, Дженсен сбивается с дороги. Вы проезжаете восемьдесят миль не в ту сторону по заброшенному шоссе, где вокруг одни холмы, а последний дорожный указатель промелькнул больше часа назад.
- Рокировка, - говорит Дженсен; ты выходишь из машины, и вы меняетесь местами. Никто не смотрит, и он разворачивается на 180 через сплошную, и вы возвращаетесь в тот мелкий городишко, где вам указали неправильную дорогу. И начинаете все сначала.
*
Дженсен перестает стричься, и это становится заметным только через несколько недель. Если он забывает или ленится пригладить их гелем, пряди свисают прямо ему на глаза, и он забирает их под кепку, чтобы не мешали.
Ты грязнеешь и обрастаешь. Твои волосы, в отсутствии стилиста и терпения, чтобы возиться с ними по полчаса каждое утро, начинают виться. От влажности становится только хуже. Твоя кожа почти не трескается, потому что в одно мгновение ты становишься нормальным, а нормальность – это когда не надо ходить в макияже целый день.
В Роулинсе Дженсен покупает пачку сигарет.
- Ты же не куришь, - указываешь ты. Ты знаешь, что это правда. Он - бывший спортсмен, тот, который с красивыми розовыми легкими. Дженсен устраивает целое представление, прикуривая.
- Если ты даже в глухомани не можешь закурить… - это только обрывок мысли, но ты его понимаешь.
*
На юго-востоке вы передаете друг другу гигиеническую помаду, будто исполняя ритуал.
Ты просыпаешь от того, что Дженсен трясет тебя за руку и светится весь, как ребенок на Рождество.
- Глянь на эти горы, - говорит он, и ты моргаешь, озирая неровные красноватые стены вокруг себя. Природа совсем иная, чем та, которую ты помнишь. Ты столько раз перелетал над этой землей – не сосчитать, и где-то между делом она превратилась для тебя просто в россыпи домов и оврагов с высоты птичьего полета.
У Дженсена такое лицо, будто он поверить не может, что очутился посреди нигде, и ты стираешь улыбку рукавом рубашки.
Ты ведешь счет достопримечательностям, о существовании которых даже не подозревал. Здесь выращивают елки на Рождество, а здесь – лилии на Пасху. У тебя в жизни не было лилий на Пасху, но так написано на табличке.
Ты разваливаешься за столиками закусочных, радуясь, что есть где вытянуть ноги, радуясь, что можно что-то стянуть у Дженсена. Над его ростом прикольно шутить на пресс-конференциях и фотосессиях, но в реальном мире шутить над его ростом просто умопомрачительно смешно. Люди переводят взгляд с тебя на него, будто тебя поместили рядом с ним специально, чтобы оценить масштаб.
Дженсен все не может до конца сбросить наносную маску суперзвезды, и в середине июня все еще надевает темные очки, когда вы останавливаетесь перекусить. Ты пинаешь его и поднимаешь на смех, объясняя, что таким образом он только привлекает к себе внимание, пока он не снимает очки и не хмурится на тебя поверх омлета.
Ты думал, что здесь почувствуешь себя Сэмом, но тут ты настолько Джаред, как никогда.
*
Ты обещал сестре посылать ей открытки, и где-то посреди страны понимаешь, что забыл. Ты наверстываешь упущенное, посылая их отовсюду, где вы останавливаетесь в течение недели, - от малюсеньких городков, где Дженсен заправляет машину, до странных местечек, которые больше всего похожи на стоянку грузовиков. Ты пишешь коротко и ясно: дженсен все еще засранец. в айове дофига кукурузы. гуляй с собаками!
*
Тебе всегда казалось, что плохая еда в закусочных – это сказки, но Арканзас раскрывает тебе глаза. Липкие вафли, горелый кофе и недоваренные яйца.
- Я звезда мирового масштаба, вытащи меня отсюда, - говорит Дженсен.
Ты отрываешься от открытки с большим черным медведем, на котором почти дописано послание Меган (...дженсена вчера съел один такой, так что я теперь один...), и ты смеешься, громко и заливисто, привлекая взгляды старичков.
В Огайо у Дженсена обнаруживается аллергия на что-то, и все четыре сотни мили он чихает и ноет. Он вытирает нос рукавом, ты называешь его засранцем, а он тебя – задницей, и ты не разговариваешь с ним до самого Бриммингтона, где вы останавливаетесь перекусить. Ты проглатываешь обиду и ведешь его в МакДональдс, хотя всю жизнь хранил верность Ростиксу, а он подбивает тебя на спор купить девчачью игрушку из Хэппи Мил вместе с Биг Маком, и все возвращается на круги своя.
*
Вы останавливаетесь в барах, но только в стремных, в таких, где никто из посетителей точно не смотрел телевизор лет пять. Потрескавшийся бетон или гравий на парковке, мерцающие неоновые огни в окнах, высвечивающие слова БУДВАЙЗЕР или КУРС. Ты заказываешь одно и то же пиво на протяжении пяти штатов, пока Дженсен не заставляет тебя переключиться на текилу, а текила ведет к тому, что ты больше говоришь, больше смеешься и думаешь о том, какой Дженсен замечательный.
Калифорния странным образом преследует тебя. Остальной мир не похож на песни в стиле кантри, где в каждом котелке есть курица, а все люди счастливы. Большинство людей бесятся вне зависимости от временного пояса, и ты видишь дорогие соки в тех штатах, где солнце показывается не более, чем на три месяца в год. Все вокруг странное. Ты делаешь заметки о том, о чем хочешь рассказать Сэнди, когда вернешься, но вскоре осознаешь, что она все равно не поймет.
В Алабаме ты покупаешь мыльницу, и Дженсен умудряется напортачить со всеми двумя ее настройками, так что кадры смазаны, не в фокусе и не в масштабе. Пленка уходит на расплывшиеся пальцы или статуи в полный рост с вами на фоне в виде разноцветных пятен, так что и не разберешь, кто это. Ты все равно хранишь их, засовываешь за щиток, и они вываливаются тебе на колени примерно раз в день.
На стоянке в Уол-Март стоит седан с открытыми окнами и двумя собаками на переднем сидении. Ты тянешься к ним и чешешь их за ухом, а они тебя слюнявят. Дженсен оглядывается, будто ждет, что вот-вот выбежит их хозяин и наорет на тебя.
В тот миг на тебя наваливается совершенно смехотворная тоска по Харли и Сэди. Тоска по их тяжести на твоих коленках, по успокаивающему звуку их неровного дыхания. Ты скучаешь по Сэнди, от которой пахнет кокосовыми духами, и по ее влажному, блестящему рту. По Сэнди, смеющейся над твоими шутками и толкающей тебя в бок и не дающей тебе уйти в себя. Это любовь, или что-то вроде.
Дженсен трясет ключами, они звенят, а чьи-то собаки лижут твой подбородок.
*
В Небраске официантка по имени Сьюзан, кажется, узнала тебя, но ты не уверен. Она широко и улыбается и склоняет голову, и приносит кусок яблочного пирога, когда ты хвалишь ее цепочку с распятием.
Дженсен смотрит на нее, смотрит на тебя и улыбается уголками губ. У него на лице такое выражение, будто он лучше тебя знает подобные ситуации, но это всего лишь пирог. Некоторые мухи не стоят того, чтобы их превращать в слонов, и тебе вовсе необязательно шлепать по попе официантку посереди нигде, чтобы почувствовать себя более живым. Таковы были правила, не так ли? Никаких мобильных, никаких женщин, никаких парных тату.
Когда ты делаешь первые шаги на этом поприще, люди рассказывают тебе много всякой херни, но почти всегда это лишь вариации на тему «Эй, красавчик, никому не доверяй». Однако никто из них никогда не говорил, от чего тебе придется отказаться. Тебе указывают общие направления, но о некоторых поворотах ты и подумать не мог. Об одиночестве, например. О том, как часто ты будешь оставаться один, о том, что никогда больше не сможешь откровенно поговорить со своей семьей. Ты знаешь: твой отец расстроен тем, что не понимает твою жизнь также, как ты не понимаешь его, а ты не можешь прийти к нему с вопросами, с проблемами. Ты сам по себе в своем одиночестве, и все, что тебе остается – это цепляться за таких же, как ты.
Ты знаешь, что Дженсен тоже шел по этому пути. Ты видел фотографии. Только ты никогда не видел в нем старшего. Просто Дженсена - тупого придурка, который дурачится с тобой между съемками. И иногда та жизнь кажется куда реальнее, чем эта, в которой он сидит по другую сторону стола на втором витке вашего путешествия, и смотрит на тебя, будто изучает новую форму жизни.
Ты ешь свой пирог и ухмыляешься, потому что ему ничего не досталось. Он пожевывает дужки солнечных очков - черные стекла, в которых отражается зажигалка, заляпаны отпечатками пальцев.
Где-то после Форта Мэдисон ты растягиваешься на заднем сидении. Вы стоите на обочине, уже больше одиннадцати вечера. Здесь только вы, грязные футболки вместо подушек на металле грузовика, да ночной воздух.
Дженсен все еще пытается курить, и вы лениво передаете сигарету друг другу, даже не затягиваясь. Тебе кажется, будто тебе опять пятнадцать, когда совершаешь глупости, потому что это весело, и потому что тебе все сходит с рук. Кажется, будто вы делите тайну на двоих, тайну, от которой все врачи встали бы на дыбы.
- Это – Орион, - говоришь ты и показываешь, выписывая пальцем его очертания. Ты бы в жизни этого не узнал, если бы не задание по астрономии в шестом классе; к тому же, это впечатляло девчонок. Но Дженсена сложно впечатлить, и он азартно показывает на другое скопление звезд.
- Это… что-то, - говорит он, а ты закатываешь глаза, радуясь возможности над ним посмеяться.
- Нифига ты не выиграешь, чувак.
- Не… Я когда-то знал, что это.
- Рыбы, - отвечаешь ты, потому что помнишь их странный наклон, который напоминает тебе цветок, но какому-то чудаку сотни лет назад напомнил рыб.
Сейчас разгар лета, когда не должно быть холодно, но в воздухе веет прохладой, и ты чувствуешь жар тела Дженсена сквозь слои хлопка. Ты думаешь – это мой лучший друг, будто это откровение, а не нечто очевидное, и именно эти слова вертятся на твоем языке и в уме, когда он оборачивается и смотрит на тебя сверху вниз.
У вашего поцелуя - вкус сигаретного фильтра и диетической газировки.
*
Ты впервые отсасываешь ему в Теннеси.
Ничерта это не напоминает по вкусу пастилу или леденцы, или что-либо, кроме члена, толстого и потного, и соленого, и до жути, до жути реального.
После ты полощешь рот колой и включаешь кондиционер.
- Спорим, мы сможем к ночи добраться до границы, - говоришь ты, садясь обратно в машину.
- Господи, - отвечает Дженсен, все еще сжимая ручку двери. - Хорошо.
*
Дженсен ненавидит пляжи, потому что пляж означает солнце, а солнце означает, что его веснушки проявятся еще сильнее. Тебя это забавляет, и когда он отключается в Южной Каролине, ты поворачиваешь направо и не останавливаешься, пока земля не остается позади.
- Сукин сын, - бормочет он, проснувшись, стирая сон с глаз тыльной стороной ладони, - я же тебе говорил …
- Знаю, - отвечаешь ты.
Дженсен стоит на парковке, накинув капюшон и прислонившись к грузовику, и смотрит, как ты гоняешься за чайками. Сейчас достаточно ветрено, и он вряд ли сгорит, но ты все равно думаешь, что он сосунок, раз так делает.
Когда тебе надоедает строить из себя засранца, а твои штанины истекают солью на твои колени, он сидит на капоте и смотрит, как другие туристы смывают песок с ног под кранами, стоящими в ряд по всей парковке.
- Готов? – спрашиваешь ты, чувствуя на волосах пот и жар от солнечного света; твой нос уже покалывает от чего-то, что может оказаться ожогом. На нем пилотные очки, и он обнимает тебя за талию, притягивая к себе, пока не упирается лбом тебе в живот. Ты проводишь пальцами по его шее, царапая ногтями, и все это тебя совсем не смущает.
*
Дженсен пьет Ред Булл, как воду, и покупает тебе на каждой автозаправке все новые конфеты. Кислые клубничные палочки. Лимонные дольки. Леденцы. Жвательные конфеты. Тик-так. Ты ненавидишь шоколад, а все остальное - это сахар, только раскрашенный в разные цвета, и он это знает. Ты это знаешь. То, что ты ешь много конфет, его забавляет, и он подпевает плееру, выстукивая ритм на руле и твоих коленях.
Тебя не волнует то, что он смеется над тобой все время, а сейчас даже больше, чем обычно.
Мысли о Сэнди – твое укромное место в твоей голове. Ты думаешь о ней между съемками, думаешь о ней, когда застреваешь в пробке, думаешь о ней, когда дрочишь ночью. Ты привык к отношениям на расстоянии, и это – их часть.
Сейчас ты закрываешь глаза на пустых шоссе и думаешь о Сэнди летом – как она загорает или плавает в бассейне. Сэнди и ее красивая грудь в бикини, ее влажные после бассейна темные волосы, которые, когда ты отлизываешь ей, на вкус как соль и хлорка. Ее округлые бедра и нежный голос.
Ты чувствуешь себя дерьмово, когда перестаешь думать о ней, потому что это - не ты. Ты не изменяешь своим девушкам, ведь ты хороший парень. Классный парень - так говорили все бросившие тебя девушки. Но дело в том, что Дженсен не кажется тебе изменой. Дженсен кажется тебе твоей же рукой, более умелой и менее чувствительной. Продолжением тебя. Может, гейские штуки не считаются. Может, твой лучший друг не считается. Может быть, может быть, может быть.
Ты чувствуешь себя дерьмом по отношению к Сэнди, но не нарушаешь правил. Законы лета – никакого караоке, никаких мобильных, никаких парных тату. Никаких девушек. Никаких почти-невест. Никаких фильмов о художниках или закусочных.
Дженсен путает день и ночь, и все шляется во въетнамках и джампере, подтверждающем, что он бывал в Брауне. Он бросает тебе пачку жевательных червяков, и ты ухмыляешься.
*
Его география неуловимо меняется. Он бреется каждый день, и его подбородок девственно чист и пахнет мятой и мылом. На груди показывается редкий пушок, золотистый и мягкий, как на ногах и подмышках.
По утрам он сорок пять минут выглядит сонно, щеки прорезаны линиями от дешевых подушек, а губы сухие, пухлые и покрыты красными пятнами.
Вы ворочаетесь на кроватях в отеле, будто улизнули потрахаться в обеденный перерыв – пружины визжат, изношенные простыни жесткие. Дженсен все делает медленно, будто просчитал все вперед и теперь следует плану по пунктам. Ты вспоминаешь о девушке из Плейбоя, о том интервью, над которым ты смеялся, зачитывая его вслух. «Он дарит мне лучшие оргазмы». А теперь его рот, его пальцы принадлежат тебе, и если это и не экстра-класс, то все равно чертовски здорово.
Дженсен засыпает с трусами, так и не стянув трусы с одной ноги, и ты можешь разглядеть бирку Кельвина Кляйна.
*
Ты теряешь счет дням и неделям, запоминая только даты, указанные на газетах в ресторанах. Суббота - двадцать шестое, президент выступил с речью в городе, в который хотела съездить твоя сестра, когда ей было десять.
- Никаких газет, - говорит Дженсен, выдергивая ее из твоих пальцев и кидая на другой столик, - никакой реальной жизни.
- Тогда купи мне чертов календарь, - смеешься ты и стягиваешь у него пакетики виноградного джема.
На всех знаках в Висконсине – о сыре и феерверках, а Средний Запад погряз в американских флагах. Когда Четвертого Июля все закрыто, ты понимаешь, в чем дело, только отсчитав дни с той субботы.
Воздух наполнен сигаретным дымом, вспышками, вымпелами и огнями запущенных ракет. У тебя першит в горле, и ты чувствуешь вкус детства, вкус взросления, вкус семьи и вкус жизни, меняющейся шаг за шагом.
*
- Вы скоро задолбаете друг друга, - сказала Сэнди, скрестив руки на груди и покачав головой. И посмотрела на тебя так, как иногда смотрит Дженсен - с удивлением, недоумением, снисходительно. – Вы - пара идиотов, и смертельно устанете друг от друга.
Вы не задалбываете друг друга. Во всяком случае, Дженсена тебя не задолбал. Он сонно улыбается тебе из-под капюшонов и проводит костяшками пальцев по твоей шее, когда ты смотришь мультики по утрам (никакого телевидения, кроме мультиков) и разрешает, если ты хочешь, крутить одну и ту же песню снова и снова, так что ты вполне уверен, ты его тоже не задолбал.
Ты привыкаешь к происходящему, и это пугает. Вы - пара идиотов, раз думаете, что это не станет, просто не может стать рутиной. Машина пахнет бесконечными днями в дороге, чипсами и теплыми одеялами. У тебя есть джинсы, которые до сих пор пахнут Атлантическим океаном, они затвердели на лодыжках, а с их подворотов сыпется песок. Ты перестал бороться за чистоту грузовика, и вы живете в нем, как бомжи: вместо мусорки - пакет из «Бургер Кинга», а на заднем сидении – стащенная в мотеле подушка.
Он от нефиг делать не бреется два дня, и ты получаешь ожоги от его щетины. Ты думаешь, что именно так и будет в Ванкувере.
Ты кончаешь, царапая подогнутыми пальцами ног обшарпанный мотельный ковер. Ты представляешь, что это ровные, уютные ковровые дорожки в твоем трейлере.
*
В Кентукки, вы решаете вернуться. Дженсен посасывает впадинку на твоем горле, которая на вкус как пот и солнцезащитный крем. Вы побывали везде, и все путается у вас в голове, и уже август.
- Почему бы и нет, черт возьми? – говорит он, облизывая губы и осматривая табачные поля.
У вас на двоих: четверо родителей, три девушки, почти невеста, фильм о художнике, фильм о закусочной, двадцать четыре тысячи долларов на счету в банке, куча стремных открытий о себе, тридцать две смазанные матовые фотографии и то, что делает тебя счастливее, чем ты когда-либо был.
До дома все еще три тысячи миль, но ты именно там, где и должен быть.
|
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума