Перекресток

Дин пахнет все так же: кожей от куртки, воском и маслом – от машины, пылью от оружия, и теплом, чистотой; он пахнет собой. В голове у Сэма этот запах сливается воедино – запах матери, отца, дома. Запах всего, от чего он старался убежать, но не смог.

- От семьи не убежишь, - однажды сказала ему Джессика. – Она всегда догонит тебя.
Она оказалась права.

Он вздыхает, резко и громко в безмолвной ночи. Чувствует себя, как тонкая натянутая струна, как ребенок, когда прикладывает кулаки к бокам и признает поражение, говоря:
- На что он охотился?

Дин открывает багажник.

*

Все на своих местах.

Пятно крови на заднем сидении, которое так никогда и не сошло - после охоты в Джорджии, восемь лет назад. Он не помнит, чья это кровь, его или Дина. Он просто знает, что это – не кровь отца. Коллекция кассет Дина в старой обувной коробке под сидением. Кассета Леонарда Коэна – отца – лежит где-то глубоко в бардачке, «Аллилуйя» за бумажными салфетками, фонариком и поддельными документами. Запасы презервативов Дина под пассажирским сидением, и Сэм никогда не мог понять, действительно ли отец никогда не догадывался о них о них или просто притворялся.

Он сбрасывает ботинки, поднимает ноги, прижимает колени к груди. Сидение мало для него с тех пор, как ему исполнилось пятнадцать. Эта семья слишком мала, чтобы удержать его, с тех пор, как он родился.

*

Они останавливаются сходить по нужде.

Он зевает; когда встает, его спина довольно громко щелкает. Пошатываясь, он доходит до ближайшего дерева, кладет на него руку и опирается лбом, расстегивает джинсы другой рукой, его глаза закрыты. Его успокаивает хрустящий звук, с которым струя мочи ударяет о дерево, траву, землю. Холодный воздух бодрит, и он не чувствует ничего, кроме мягкой тяжести члена в руке, пальцы окружают его снизу, большой палец под самой головкой.

Дин писает у другого дерева, где-то слева; Сэм чувствует его, здесь, совсем рядом.

Они словно бродячие собаки, которые метят территорию.

Было время, когда им принадлежало все, никаких границ, нечего помечать. Было время, когда у них не было ничего, кроме друг друга, и этого им всегда хватало.

*

- Голоден? У меня есть завтрак.

Сэм улыбается половинкой рта. Он не поднимает глаз со старой копии «Беовульфа», которую захватил с собой сам не зная зачем.

Дин ворчит, но говорит с набитым ртом:

- Угощайся.

Они мало разговаривают.

*

Джерико пахнет сладко, аж до отвращения. Сильный, теплый запах гниющих фруктов. Сэма тошнит дважды в туалете супермаркета, пока Дин отливает, моет руки и выходит. Ждет Сэма, прислонившись левым плечом к стене, руки в карманах, словно он совсем не волнуется.

- Я в порядке, - говорит Сэм. - Паршивый запах.

- Ага, неважно. Я ж не спросил, верно? – огрызается Дин, отталкивается от стены и идет к машине.

*

Они притворяются маршалами Соединенных Штатов, чтобы выведать сведения у полиции; притворяются чьими-то дядюшками, чтобы выведать сведения у двух девчушек; притворяются студентами, чтобы попасть в библиотеку и кое-что найти. И все это время он притворяется тем, кем являлся отец – является отец – и является Дин, и кем он никогда не хотел быть. Охотником.

Дин прав, это словно кататься на велосипеде.

Однажды научившись лгать, ты уже никогда не забываешь.

*

Они едят в заброшенном парке. Там слишком блекло, чтобы дети захотели в нем играть. На траве мокро, на земле – грязно, так что они садятся на качели, слишком маленькие, слишком низкие. Сэм чувствует себя огромным, нескладным, неподходящим к этому месту.

На лице Дина глупая, удивленная улыбка. В глазах все еще мерцает ее отблеск, даже после того, как она исчезает с губ, даже когда он набирает полный рот жареной картошки и жует.

- С чего вдруг ты такой довольный? – спрашивает Сэм.

Дин пожимает плечами, отталкивается обеими ногами и качается какое-то время. Словно ребенок, красив этой тяжелой, обезоруживающей красотой, которой он иногда пользуется.

- А с чего вдруг ты такой сердитый? – спрашивает через какое-то время.

*

Полночь на мосту, и они вообще не говорят, а может им и не нужны слова. Он не может себе позволить драку, особенно, когда он собирается вернуться в свою жизнь на следующий день, а Дин вернется к тому, чтобы быть призраком брата, с которым он вырос, и к дыре в своей жизни, которую он будто не замечает. Все снова будет нормальным, не надо ...

- Так что? Тебе кажется, ты станешь юристом, женишься на своей девушке? – спрашивает Дин, словно это самое главное оскорбление, худшее проклятье.

И да, Сэм думал надо этим. Этого же хотят люди. Так люди поступают. Он такой же, как все. Никакой вины за то, что получил жизнь, никакого стыда за то, что отец не смог дать ему нормальную жизнь, никакого неудобства за то, что его брат тратит свой талант на безумную миссию, которая никуда не приведет, не даст ничего, кроме смерти. Так что он говорит - говорит, что ему плевать. Мама умерла. Ее нет. А папе давным-давно стоило бы перестать притворяться, что этот бесполезный, безумный крестовой поход вернет ее.

- Она не вернется, - говорит он. И на самом деле это бессмысленно, но, может, и нет, потому что это одна из тех непроизносимых истин, одна из тех вещей, которые знают все и все про них думают, но никто не говорит вслух, потому что так просто не делается. И об этом ему напоминает железный шест у спины, когда Дин впечатывает его туда.

- Не смей говорить так о ней! – командует Дин, его голос неожиданно звучит покорно и терпеливо, особенно если сравнивать со сжатием его пальцев, весом тела, твердой линией подбородка.

И дело не в их матери, знает Сэм, не только в ней. Дело в перевернутом понятии Дина о верности. Дело в слепой вере Дина в отца. Дело в том, как Сэм называет Дина чертовым дураком, а все, во что он верит – дерьмом. А еще дело в том, что Сэм ушел. Дело в Стэнфорде, в четырех годах неподеленной жизни, во всем том, что было между ними, и чего уже нет.

И впервые Сэму хочется, чтобы ему было жаль. И впервые ему стыдно, что он не чувствует сожаления.

*

- Ты ее любишь, верно? Ты любишь Джессику? – спрашивает Дин, коричнево-серая грязь на лице выделяет его глаза, они выглядят слишком ясными, слишком яркими, слишком большими.

Сэму приходится отвернуться.

- Конечно, люблю, - говорит он, в ярости оттого, что Дину понадобилось спрашивать.

- Тогда, черт подери, ты не можешь понять, как сильно папа любил ее, а? Почему тебе так трудно понять его боль? – рявкает Дин, неожиданно бьет ладонями по рулю, затем выругивается, - Проклятье, - словно ему не хотелось выплескивать все на машину, но он не смог удержаться. – Почему так просто любить незнакомого человека и так сложно любить нас? – шепчет он. Или Сэму так только кажется; слишком низко, слишком быстро, чтобы он смог разобрать.

*

Он забыл, каково это. Смотреть в лицо злу и понимать, что там нет ничего, кроме боли, направленной не в то русло. Она так красива, так тонка, так отчаянна, что ему приходится напомнить себе, кто она и что она сделает с ним, если он позволит ей.

- Ты не можешь убить меня, - говорит он. – Я не был неверен.

Как будто ты можешь прибегать к логике в таких вещах.

Но она говорит.

- Ты будешь.

*

И хуже всего, что он знает.

Конечно, он знает.

*

- Ты в порядке? – спрашивает Дин.

- Ага, - говорит он, хотя сам не уверен в этом. – А ты? Ты в порядке?

- Просто отлично. - Тишина. И затем, - Знаешь, если мы поторопимся, то успеем в Блэк Уотер Ридж к утру.

- Дин, у меня собеседование через 10 часов. Я должен быть там, - и если он заслужил это, жить своей жизнью, принимать свои решения, то почему же, черт подери, это звучит так глупо?

- Ты не едешь? – спрашивает Дин, он удивлен, но сдается.

*

Больше всего он любил ездить ночью.

Тихое бормотание радио убаюкивало его, но он не засыпал. Дороги, заброшенные, ровные, бесконечные впереди него. Казалось, будто скользишь по черному морю. Папа и Дин сменяли друг друга за рулем, пока он лежал, скрутившись, на заднем сидении и думал о том, насколько иной могла бы быть его жизнь, но не была.

Они проезжают по деревенской дороге, высокие деревья по сторонам. Такая невероятно святящаяся ночная тьма, которую невозможно ухватить; тишину в машине прерывают лишь завывания Брюса Дикинсона, похожие на крики банши – настолько тихие, как позволяет Дин, что на самом деле совсем не тихо. Он смотрит на брата; глаза на дороге, руки на руле, внимателен, совершенен. Смотрит на себя, держащего карту, чувствует, будто в его жизнь ворвались и снова втянули в это подобие жизни; чувствует себя сволочью за то, что ничего не хочет так сильно, как окончания этой ночи.

Всему пришлось измениться, чтобы остаться прежним, думает он.

Прошло четыре года, и опять машина, дорога и они. Лишь они, едущие ночью.

*

Уже за полночь, когда Дин сворачивает с дороги. Останавливает машину среди пустоты, на пурпурно-черной равнине. Пальцы сжаты вокруг руля, Дин говорит:
- Я хочу, - пауза, нахмуренные брови, резкий вдох. – Я хочу. Тебя. Я хочу тебя.

Сэм делает вдох, выдох. Он не верит в неотвратимость. Он не будет убеждать себя, будто не мог ни на что повлиять. Конечно, мог. Все еще может.

Говорит лишь:
- Заднее сидение.

И выходит из машины.

*

Рука в его брюках. Жесткая, знакомая. Ничем не напоминает мягкое, чарующее прикосновение женщины. Он вздрагивает, стонет. Он забыл, как твердо, как решительно ощущаются мужские руки на мужском теле.

Он кончает так сильно, что часть вязких брызг оказывается у него на нижней губе.

*

Позже они лежат на траве, голова у головы, плечо к плечу, тела раздельно, они словно человеческий компас.

Они смеются над небом, его облаками и звездами и его безумной величиной. Они смеются над небом. Они снова стали детьми.

Они снова братья.

*

Он смотрит на поля, которые окружают дорогу, гладит боковое стекло и пытается вспомнить своего отца. Его твердый подбородок, полные губы, волосы, слегка вьющиеся за ухом, щеки, жесткие от черно-белой щетины, полуулыбку, которая была видна лишь в глазах.

Он сосредотачивается, на лице появляются морщины. Удивительно, как сложно вспомнить. Со временем лица расплываются в памяти. Особенно лица любимых людей.

После того, как отправился в колледж, он столько раз говорил себе, что никогда больше не увидит своего отца, но на самом деле не верил в это. А теперь начинает верить и ему так хочется чувствовать нечто большее, чем легкое головокружение.

*

Дин протягивает руку, чтобы прикоснуться к нему. Медленно, осторожно проводит пальцами по носу, губам, подбородку, шее. Словно пытается запомнить, пытается отпустить.

- Мы были чертовски хорошей командой, - говорит он.

И Сэм закрывает глаза, кивает и говорит:

- Позвони, когда найдешь его, - выходит из машины и возвращается к своей жизни.