|
| |
Сообщение: 36
Зарегистрирован: 07.12.07
Откуда: Москва
Репутация:
1
|
|
Отправлено: 21.04.08 21:07. Заголовок: Вверх тормашками ..
Ну так вот. Начну с начала: был человек, и было у него два сына, похожих, как ночь и день. Но ведь даже день и ночь все-таки братья – так и они, несмотря ни на что, были сыновьями одного Отца. Пусть между ними кровь, но родились они от одной плоти. Два брата, и младший, Авель, был пастырь овец, а Каин, старший, был земледелец, и когда не призрел Отец на дары его, но призрел на дары его брата, восстал Каин на Авеля, брата своего, и... А, нет, подождите, я, кажется, хотел начать с самого начала. Некоторые говорят, что Каин, помеченный Господом как убийца и посланный им скитаться по земле, был истинным отцом Зла: не Сатана Люцифер как там его, а, да, Дьявол, - в общем, не какой-то там нахальный падший ангел, потерявший крылья, но не способность петь-петь-петь1. Каин был человеком, Каин был смертным, Каин сделал свой выбор, - ошибка в программе, сказали бы вы; свободный выбор и все такое. Зависть, гнев, алчность, похоть, забыл остальные три, но они все человеческие - видите, милый мальчик там внизу, прыгает и пляшет, и не создавал он никаких монстров. Я слышал, что это был просто человек, в самом начале, но его человечность превратилась в бесчеловечность, дала жизнь всяким тварям, тварям, извивающимся в ночи, тварям, шепчущим во тьме, тварям, которые иногда просто пугают, а иногда ранят до крови. Может быть. Кто, в конце концов, знает точно? В начале был человек, и было у него два сына. Он оставил им послание на автоответчике, и сказал: отправляйтесь в то место и ждите, и они отправились, и ждали, и спустя несколько дней для них оставили конверт. В конверте был спичечный коробок из Нью-Йорка, большой такой, ну сами знаете как выглядит, да? А внутри - размазанные буквы, выведенные знакомой им рукой: Здесь. Они доверяют. Они верят. Они едут. Они ждут. Так, может, все-таки началось всё с яблока, а? *** Одна целая шесть десятых миллиона человек втиснуты на островок в двадцать квадратных миль, одна целая шесть десятых миллиона душ над землей и Бог знает сколько под ней - хотите, спросите у него сами. Ну, может попозже. В этом и суть. Суть в том, что тут чертовски много людей, чертовски много энергии, электричества, все эти мозги - одна целая шесть десятых миллиона мокрых мягких батареек, обеспечивающих работу подстанций, соси лижи сжимай имей. Сэм начинает читать газеты каждое утро - "Пост", "Ньюс", даже "Таймс", даже "Войс", но ему ничего не попадается, не ложится в схему, нет там ничего вроде "пора, ребята, звать на помощь" - словом, ничего странного. Погода – градусов семьдесят-восемьдесят по Фаренгейту в октябре, просто бабье лето, просто дни, получившие еще один шанс, и жар поднимается с Гудзона маслянисто мерцающей волной. Никакого кондиционера в шлакоблоке, где они поселились - в Бовери, у Канала, и даже на верхних этажах окна зарешечены: Нью-Йорк – медленная душилка, думает он. Клаустрофобия. Ад. Нет, деточки, Ад не здесь, совсем не здесь, хотя по соседству есть местечко, которое называют Адской кухней2 - вот это что-то типа того, там на юго-западе в земле дыра, которую некоторые считают самым близким к Вратам Ада местом, какое им суждено будет в жизни увидеть. Но мне нравится считать этот город каменно-стальным Эдемом, садом бетона и железа с цветами из стекла и вольфрама. Да, три реки вместо четырех, но всё, что вам нужно, всё, чего вы хотите - здесь: приди и возьми. Проблема в том, что Сэм не знает, что искать. Он ищет слова вроде "таинственный" или "необъяснимый", такие у него ключевые словечки, и хочет, чтобы газеты сказали ему, показали ему, так же, как делали всегда, тот путь, на который он был, так сказать, натаскан. Но нет, не работает, и Сэм расстраивается, и сначала начинает дремать после обеда, когда городская духота хуже всего, и пот ползет по шее, даже когда не двигаешься с места. Дни идут, он начинает и по утрам дольше спать, и вечером ложится раньше. Он спит, беспробудно и не видя снов, дрейфуя в бездонной тьме. Тем временем Дин совсем не может сидеть спокойно, по утрам его будят мусоровозы - пора на улицу, пора печь пончики3. И он идет и приносит себе кофе, а Сэму газеты, бросает газеты в номере отеля и выходит снова. Нью-Йорк - это нечестная драка: слишком много народу, слишком много возможных ловушек, темных углов и переулков и туннелей, тут даже чертов лес посреди города4. И что хуже всего - полно народу, играющего на своем поле. В отличие от Дина. Данте оценил бы Америку, где большинство городов построены расходящимися кругами: дальнее кольцо ― Уолмарт - Таргет корпорейшн - Хоум депот – Чилис – Аутбэк - Волгринс5 - это наверняка Лимбо6. Потом дома квартиры застройки как они их там называют, а, таунхаусы - может, третий круг? Обжоры со спокойной совестью, так? Потом - круг порномагазинов бедняков синих неоновых трещин привокзальных дворов, пятый шестой седьмой круги - гнев ересь насилие, потом деловые кварталы, приличные кварталы, которые на деле далеко не такие приличные, совсем нет. Деловые кварталы - с седьмого по девятый, мошенники шарлатаны предатели, таскающие на себе крупные сделки вместо камней. Такие города Дину знакомы, он в них как рыба в воде, знает их рытвины и реки и огненные улицы. Но это... этого он не знает. Послушай, малыш. Леди в велюровом спортивном костюме сказала ему, когда он спросил, как куда-то там пройти, "Как добраться до... эээ... простите, я, кажется, заблудился" - послушай, малыш, я это один раз скажу и повторять не буду. Умеешь считать? Помнишь, где право, где лево? Да? Да. Мои поздравления. Ты не заблудился. Это черт знает что за город, скажу я вам. К северу Бронкс, к югу Бэттери-парк7, да, да, уже заткнулся. Думаете, мне не нравится под настроение напеть строчку-другую? Дин сдается и покупает карту, сует её в задний карман джинсов, но чем больше бродит, чем больше узнает, тем больше привыкает. Город он теперь делит не на круги, а на квадраты, не на округа, а на кварталы, ноги его привыкают к бетону, он уже не выхватывает пушку, когда из решетки метро вырывается рык, жар и свет. Пока один из братьев спит, другой начинает видеть. Сначала мелочи всякие. Призраков, скучающих и безвредных, разыгрывающих на бис последние моменты своей жизни для новенькой публики: девчонка в девчоночьем платьице и кепке, расшитой бисером, стоит перед автобусом, ходящим из одного конца города в другой, на углу Малберри и улицы Канала, и её крик звучит словно со дна колодца. На аллее Бовери парнишка, одетый, как тусовщик из "Бриолина"8, лежит, истекая кровью. Когда Дин бросается к нему на помощь, тот растворяется в воздухе. Он видит танцующие огоньки, похожие на светляков, над улицей средь бела дня, он видит, как тени двигаются там, где нет света и нет тел, чтобы их отбрасывать. И ничего, серьезно, ничего, что хотелось бы немедленно уничтожить. Ничего, за чем отец мог бы их сюда послать. Однажды он шел по улице Мотт и увидел красивую девушку. Она смотрела на него с противоположной стороны улицы, девушка с миндалевидными глазами и чернильно-черными волосами, одетая в белое. Они дошли до угла одновременно, Дин увидел, как она снова повернулась к нему, и улыбку, ужасную, слишком широкую, обнажающую иглообразные зубы. Улица замерцала, и Дину показалось, что он услышал тихий хлопок, хлоп – и на месте девушки стоит, позевывая, гладкая белая кошка. Она лижет лапу, а потом ускальзывает в толпу. Сэм беспокойно ворочается во сне. Эй, старик, просыпайся уже. Не поверишь - я в Чайна-тауне наткнулся на Женщину-кошку. Сэм ворочается, отпихивает руки брата, которые всё трясут его и трясут, а он продолжает их вяло отталкивать. Я устал, Дин. Давай не сейчас. Дин садится на край кровати, прикладывает ладонь к щеке Сэма. Снаружи воздух становится всё прохладнее, а у Сэма кожа становится всё горячее, и Дин боится за брата так, как за себя никогда не боится. Его губы двигаются, предлагая врачей лекарства вуду чудеса молитвы, губы двигаются, а язык - нет, и он молча усаживает Сэма. На, Сэмми, выпей водички, аспирин этот тоже выпей, и спи дальше, - а Сэм борется с ним как может, он даже в таком состоянии не умеет уступать. Я нормально, нормально, бормочет Сэм. Просто устал, Дин, оставь меня в покое. Он говорит себе, что ничего страшного не будет, если он сейчас оставит младшего, в конце концов, сон - лучшее лекарство, сон и вода; он оставляет Сэму пару бутылок у кровати каждый день, перед тем как уйти, опять уйти, раньше и раньше с каждым утром, а возвращается каждый вечер всё позже и позже. Пока Сэм спит, Дин видит. Его видения - не как у Сэма, они приходят не слепящими вспышками, от которых раскалывается голова и подкашиваются ноги. Они простые и ясные - все равно что, щелкая каналы на телеке, ухватить кусочек фильма и тут же обратно переключить. Он видит четко: место и угроза, он решает, он идет и он устраняет её. Духи, демоны, чудовища бродят во чреве города, охотятся на невинных. И он понимает, что ждет этих видений, ждет сигнала, который подтолкнет в верном направлении, потому что во время охоты, когда он крадется по улицам в поисках зла, он чувствует себя живым, проснувшимся, и когда он убивает... ох. Да, да: убивая, он чувствует себя так, словно все три реки звенят в его венах, чувствует тысячи вольт электричества, пляшущих по коже, чувствует сердцебиение города у себя в груди и в паху. Это так. Иди сюда, нагнись поближе, я скажу тебе правду, шепну на ушко. Он тащится от этого. *** Умеешь считать? Помнишь, где право, где лево? Значит, не заблудился. Дин идет по переулку, рубашка спереди вся мокрая от крови, но не его крови. Даже не человеческой. Прячет нож в рукаве, застегивает куртку так, чтобы рубашка не бросалась в глаза. Уже далеко за полдень, улицы полны народу, особенно много студентов в форменных куртках, с рюкзаками, дорожные знаки говорят ему, что он на углу улицы МакДугала и Восьмой Западной. Он смотрит налево, он смотрит направо. Семь кварталов на восток до Четвертой Авеню, потом на юг до площади Купера, туда, где Четвертая переходит в Бовери, потом двенадцать где-то кварталов на юг до отеля. Он может добраться до Сэма за полчаса. Он должен вернуться к Сэму, твердит голосок на задворках разума, Сэм нуждается в тебе, не будь идиотом, и вообще, когда ты последний раз спал? Вместо этого он идет на север по Пятой, на север и на север, и еще дальше на север, пока пятки не начинают гореть, десять двадцать тридцать сорок пятьдесят кварталов и он переходит на бег. Теперь он видит, зачем его сюда послали. Видит свет и надежду, и он никогда не заставлял своего отца ждать. *** Миллионы душ, пляшущих, как светляки глубокой июльской ночью, ярче всего неона, всех уличных огней. Иногда их можно увидеть с верхних этажей, а иногда и с нижних, а иногда - если ты очень устал или очень пьян. Печаль может этому поспособствовать, или большая радость, но ты должен быть открыт для правды, вот в чем штука. Это, знаете, как большой бал, который устраивают в Сочельник. Вот очень похоже на то. На то, что Сэм видит как раз перед тем, как проснуться, задыхаясь, хватая ртом воздух, путаясь в потных простынях. Он видит город, вспышку хрустального света, а потом всё идет трещинами, как ломающаяся мозаика, и трещины вскипают кровью, и в каждом кусочке мозаики отражаются глаза его брата. Кто-то колотит в дверь, эй вы там, у вас все нормально, я, кажется, слышал крик. Сэм, прокашлявшись, кричит в ответ: прости, чувак, я телек слишком громко врубил, прости. И в холле – удаляющиеся шаги. На стуле - аккуратная стопка ежедневных газет, столик около кровати уставлен непочатыми бутылками тепловатой воды. Вторая кровать застелена, нетронута; одежда Дина все еще сложена в сумке, а вот его любимых ножей и револьвера нет. Когда Сэм набирает номер брата, телефон звонит под подушкой на Диновой кровати. Дата на верхней газете в стопке на три дня раньше, чем дата у Сэма на мобильнике. Он встает, трясет головой, чтобы привести мысли в порядок, ослабить клейкую паутину страха, подходит к окну, ищет хоть что-нибудь, все что угодно. Ищет Дина. Миллионы душ - вот что Сэм видит вместо этого; вихрятся скачут летят вниз, в саду вечеринка, все люди и звери балдеют вместе9, хей, детка, и это нам нравится. Спускайся к нам, спускайся, мы танцуем под буги-вуги джунглей10. Бум дум дум бум дум. Нет, ну я ж уже говорил: люблю музыку. *** Портье останавливает Дина широкой черной ладонью в грудь, его зубы сверкают бело ослепительно опасно. Эй, парень, куда это ты намылился? Дин смотрит выше выше выше, и на последних девяти дюймах встречает взгляд портье, смотрит выше, следующие двести футов, на огни пентхауса, и смех портье отдается по всей улице. А, ну да, ну да, говорит он. Сразу должен был догадаться. Ты хочешь повидать того человека наверху. Тем временем на ранчо11, а точнее сказать, в отеле, Сэм смотрит через решетку окна, как на реалити-шоу, сквозь крохотную сияющую звездным светом прореху в ночи он видит Дина: Дин бежит, Дин сражается, Дин убивает, он видит последние несколько дней как видеоклипы - и когда, интересно, коллективное бессознательное успело нанять художника-постановщика? Дым и серебро и сталь и кровь, Сэм видит, и как только Сэм начинает видеть, видения Дина начинают меркнуть. Он, спотыкаясь, бежит с эскалатора в широкий коридор, вдоль одинаковых дверей, и одна словно перетекает в другую, а Сэм смотрит глазами брата, пальцы Сэма вцепляются в подоконник, а ботинки Дина стучат по паркету красного дерева. Он приближается к мягкому свету самой дальней комнаты, и Сэм чувствует яростное ликование Дина, а потом - его удушающий страх, когда фигура у окна становится видна яснее, Сэм всхлипывает, а Дин вдруг вспоминает, и давайте оставим его на минутку, только на минутку, оставим Дина стоящим в дверях, со слогом "Па", налипшим на его губы, как кровь. Потерпите. Я знаю, вам интересно, что Сэм может сделать так издалека, как может успеть вовремя, как может помочь, как может остановить это? И что, вот так всё закончится? И есть только один вариант финала? О предопределенность, О Судьба, тра-ля-ля тарам-парам и все такое, устал я уже от этого. Я вам скажу: только прошлое записано, но не будущее. Не рассказывайте никому, ребятки, но это правда. Даже меня еще можно удивить. У Сэма в бумажнике пятьдесят два доллара, послушай-ка, и прямо напротив прохлаждается желтое такси. В центр, живо, как можно скорей. Куда именно в центре, сагиб12, давай-ка поточнее, не буду я из-за тебя кататься через весь город, сагиб. В центр, на Пятую Авеню, около парка. Сэм вытряхивает содержимое бумажника на переднее сидение. Езжай. Гляди, а вот Эмпайр Стейт Билдинг, высоченная башня, подсвеченная красным, белым и синим. А вон Таймс-сквер, слепящее буйство неона и даже сейчас - слабый запах грима и безнадеги, водки, скуки и дыма. Смотри, во все глаза смотри на этот город, на этот сад, если у тебя получится здесь, получится где угодно, если успеешь вовремя вовремя вовремя. И Дин открывает глаза и Дин говорит это снова, "Паскуда", а не "Папа" - нет, Демон просто одолжил лицо его отца, но неровная черная метка на лбу изобличает обман. Дин чувствует, как холодный пот катится по спине, руки сжимаются голые пустые бесполезные, а оно всё улыбается и зовет его своим сыном. Сын, Сын мой, отец призрел на дары твои, говорит оно и раскидывает руки, словно для объятия. Нет, говоришь? Ты кричишь, отчаянно, Нет, не может всё так закончиться, нет, так не должно случиться, не может, нет, я не верю тебе. Я не верю тебе, шепчет Дин. Ты не мой отец. Внизу портье смеется Сэму в лицо, иди, валяй, попробуй. Он указывает наверх, к небу - там все огни погасли. Начинать надо с начала. Был человек, и было у него два сына, и каждый пытался угодить ему как мог, и каждый потерпел неудачу, и каждый по-своему: старший стал убийцей, а младший был убит, и каждый оставил отца одного, яко на небеси и на земли13. Сэм мчится по бесконечным коридорам, мчится к холодному бессветию в дальней комнате, Сэм верит тому, что видел, Сэм верит во имя отца и сына, и верит, что его жертва не будет отвергнута. Дин поворачивается, когда Сэм врывается в комнату, как раз когда тварь, тварь, что давным-давно была человеком, воздевает руки: Дин поворачивается, посылая в полет клинок из рукава, тот с мелодичным свистом режет темноту, и его брат тихо вскрикивает, и в воздухе словно что-то разлетается вдребезги, это как беззвучный вопль, а тварь с лицом его отца взмахивает рукой и рассыпается в прах. Сэм валится на пол. Его жертва не была отвергнута. *** За больничным окном Дин видит трех маленьких девочек, прыгающих через скакалку на тротуаре. Две пары рук крутят скакалку, а девочка в центре скачет, прыгает, поворачивается. Это громкая песнь детской радости, свободы и невинности и света; Дину кажется, что он может расслышать, как ботинки девочек щелкают по цементу, как свистит в воздухе скакалка. На больничной кровати Сэм качает головой. Я все-таки не понимаю, говорит он, и голос у него хриплый и тихий. Разберемся, заверяет Дин. Что случилось? Нет, Сэм не умер. Чудо, можете вы сказать, что полицейский проходил мимо как раз в тот момент, когда Дин, запинаясь, вышел из переулка за тем зданием на Пятой Авеню, таща на плече своего истекающего кровью брата. Если вы верите в чудеса, конечно. Но не спрашивайте. Я все равно не скажу. Если это не папа послал нас сюда, то... ? - настаивает Сэм, и шипит, пытаясь сесть. Дин оглядывается через плечо и отрицательно трясет головой. Девочка в середине откидывает голову, хлопает в ладоши, прыгает быстрее, поворачивается; две девочки начинают крутить скакалку в другую сторону, но та, что в середине, не сбивается. Две пары рук крутят скакалку. Нас провели, говорит Дин, и прижимает раскрытую ладонь к прохладному стеклу. Он наполовину прав. Ну так вот. В конце был человек, и было у него два сына. Два брата, и Сэмюэл, младший, был человеком мысли и слова и уединения, а Дин, старший, был охотником, воином, человеком стали и огня, и, увидев, что дары его были недостаточны, обратился он к брату своему за помощью. И так достигли они цели, и призрел Отец на дары их. Хреново у меня получаются счастливые развязки.
|